– Нет уж, дудки, – отозвался Шершень. – Значит, все? Подкрепления не дождемся?
Как раз в этот момент эльфы готовились к решительному штурму, подтягивались «онагры», устанавливали минометы.
– А ты ждал? – спросил подпех. – По-моему, здесь мы и закончим. Этайн в этом уверена.
– Да? – усмехнулся Шершень. – Ну ладно. Ворох-то говорил…
– Заткнись! – отозвался Крот. – Что было, то прошло…
– Ясно. И что, никто из наших не уцелел?
– Никто…
Пехотинцы установили принесенный с собой тяжелый гвоздемет. Приободрились. Через такой заслон, да еще карабкаясь в гору, не так легко и проскочишь. И боеприпасов вроде достаточно. Заговорили даже, что продержимся до подкрепления. Ощерили зубы гоблины, засверкали глазами, чувствуя, как снова вздымается в них боевая ярость. Что ни говори, а позиция выгодная. Беспокоили главным образом минометы.
– Может, лучше отойти в храм? – спросил Шершень. – Там удобней обороняться.
– Нас накроют артиллерией, – ответил Крот.
– И так и так накроют, – пожал плечами эскулап. – Выбирать не приходится.
Крот ждал неизбежных в таком положении излияний, исповедей и разговоров по душам. Раньше представлял себе это и боялся, что окажется либо в роли говоруна, либо в роли слушателя. Но Шершень избавил его от этой банальности. Костоправ просто ждал. Ждали все. Разговоры постепенно прекратились. Бравада почти сошла на нет, когда зеленые узрели, какая сила собирается наведаться к ним в гости. Пыль успела улечься, полностью открывая панораму.
Гоблины заворчали. Хорошо было видно, как подходят к эльфюгам все новые взводы, свежие, те, что в бою до сих пор не участвовали.
Бригада «Дримхорн», полная сил и ярости.
– А было бы хорошо, – негромко сказал Шершень, – если бы… если бы Этайн колданула этот свой фокус, которому ее научили… Она же ласточка. Айлеа. Ходячий источник силы. Вот если бы… и тогда Бастион сделался бы девственно чистым. Ни единой живой души. Возможно, так мы бы сохранили честь. Больно не хочется попадать в плен.
Этайн молчала и даже не глядела на Шершня. Крот стискивал зубы.
О том же самом он подумал несколько минут назад, но и рта не раскрыл. Костоправ же не постеснялся, выкладывая, что у него на уме.
Этайн отмалчивалась. Крот боялся, что она думает именно об этом.
Тут заработали гоблинские гвоздеметы.
Эльфы пошли на штурм.
Дойдя до середины, эльфюги приостановились. Зеленые выкосили несколько первых шеренг и отметили это достижение громовым ревом. Кто-то орал: «Реконкиста!» – и тряс кулачищами.
Быстро сориентировавшись, перворожденные изменили тактику. В ход пошли минометы.
И на площадке перед храмом разверзлась преисподняя. Заряды ложились кучно, разрывая камень и плоть. Гоблины заметались, бросая позиции, ища спасения, но мины рвались среди них, не давая шансов даже тем, кто прятался за мешки с песком.
Этайн упала лицом вниз, защищая голову. Ее оглушило, но не сильно, и она слышала сквозь грохот отчаянные крики раненых и умирающих. Повсюду была смерть.
Эльфка дышала с трудом, дым и пыль забили ей глотку, перед глазами плясали черно-красные точки. Каждый раз, когда поблизости падала очередная мина, ее внутренности, кажется, начинали бешено крутиться.
Совсем рядом кто-то дико закричал. Так может лишь умирающий.
Нет спасения. Кругом одна смерть. Этайн попыталась сосредоточиться на токах Силы, опутывающих и пронизывающих храм, но они ускользали. Пробовала схватить их и не дать раствориться, но они словно играли в кошки-мышки.
Ничего. Нет надежды. Только смерть.
Именно это она видела в своих снах и видениях.
Шершень умирал. Его постигла участь большинства оказавшихся в прямой зоне обстрела. Сделав несколько удачных выстрелов в первые минуты штурма и внеся свою лепту, он не знал, что жить осталось всего ничего.
«По крайней мере, все довольно быстро, – подумал он, лежа среди обломков и мертвых тел, среди окровавленных кусков того, что раньше было солдатами Армии Освобождения Злоговара. – Повреждена печень, зуб даю… Как же больно… позвоночник, скорее всего, раздроблен… Руки нет, нет обеих. Холодно. Словно кто-то открыл дверь зимой… дует… холодно».
Он мог лишь дергать головой, больше ничем. Больше ничего не было.
…Инструктор стоял у доски, к которой пришпилили наглядные пособия.
– Помните. Вы никогда не спасете всех, кого хотите. Это не в ваших силах. Лечите тех, кого можно, но и они, скорее всего, умрут. Но вы лечите, потому что такова ваша судьба! Старайтесь отобрать у смерти как можно больше. Это единственное правило врача на войне! Вы не имеете права сдаваться!
Шершень видит эту картину отчетливо, словно перенесся в прошлое и снова сидит в душном классе, забитом курсантами Медицинской Школы.
А потом чувствует вонь крови и вывороченных внутренностей. Чувствует холод, сковывающий тело. То, что от него осталось.
– Вы не имеете права сдаваться! – прорычал инструктор.
«Но разве я сдаюсь? – подумал Шершень, вспоминая мертвого Гробовщика, Ржавого, Вороха, Отвертку. – Нет. Я сделал, что мог… а теперь и сам ухожу».
Последним пришел образ Этайн Риорфейн, такой ясный и вещественный, что Шершень хотел протянуть к нему руку. Не смог. Рук не было.
«Отобрать у смерти как можно больше… Может быть, у нее получится? Хотя бы одного?»
Взрывы гремели один за другим. Воняло горелой плотью.
Шершень улыбнулся. Теперь было уже не так холодно.
Гоблин кашлянул, и из его рта в последний раз выплеснулась пригоршня пузырящейся крови.
Крот не видел, как погиб Шершень. Одним из первых минометных залпов его контузило, и он упал ничком у баррикады из мешков. На пару минут потерял возможность что-либо соображать, слышать и видеть.