– Ну и что? Что это значит?
– Были разрушенные башни, упавшие стены, мраморная лестница и опрокинутые статуи.
– Иди на кровать и спи. Нечего голову забивать всякой дрянью! – прошипел Крот.
– Делай, что хочешь, не уйду…
– Упрямая!
– Да.
– Если кто-нибудь увидит нас, знаешь, что будет?
– Да.
– Странно. Не шипишь, не брызгаешь слюной. Добренькая стала, Морковка.
– Не надо.
– Чего не надо? Чего ты добиваешься?
– Сама не знаю. Не знаю, почему я здесь, не знаю, почему хочу быть возле тебя, не знаю, как могу… предать то, во что верила. Ты ведь мой враг.
– Враг.
– Считай, что мы встретились на мосту, перекинутом через пропасть.
– Боюсь, мосточек этот мою тушу не выдержит, – осклабился гоблин.
Этайн нашла его руку, погладила шершавую кожу на костяшках.
– Значит, погибнем оба.
– Будто я этого хочу. Надо было спросить.
– Думаю, ты меня не прогонишь. Может быть, только здесь и сейчас. Над пропастью. Единственная встреча без ненависти… Возможно? Крот?
– Понятия не имею, – вздохнул он. – Если бы я отказался от задания, то было бы все по-другому. Сейчас я не торчал бы в этой эльфьей дыре, а сражался на передовой.
– Почему?
– Хм… там тебе некогда думать. Ты дерешься, выживаешь, выполняешь свое предназначение. Твоя правда в том, что ты солдат, твоя задача – проливать кровь, свою и чужую. Тут все ясно, демон меня задери! А здесь – это словно по минному полю с повязкой на шарах разгуливать, да еще и под мухой. До сих пор не понимаю, почему подо мной не рвануло и не разметало на миллион крошечных гоблинов.
Этайн сжала его большие пальцы. Крот не отвечал. Голос готов был сорваться.
Накатило, накрыло с головой, заставляя кровь кипеть и бежать по жилам с бешеной, убийственной скоростью. Крот ощутил нехватку воздуха, хотя ветерок так же задувал в приоткрытое окно.
– В моем сне мы были вместе до конца.
– Так где именно? О чем ты?
– Только не смейся, зеленый. Было что-то такое, в этой боли и огне… невозможно описать… Я знала, что могу что-то сделать для тебя… и я сделала. Помню, что потом мне стало хорошо, спокойно, я уже не боялась, ибо не видела смысла.
– Не понимаю, – ответил Крот, помолчав. – Хочу понять, но не понимаю. Боюсь, что этот мост рухнет. А там пропасть. Наверное, я слишком тяжелый.
В ответ Этайн только прижалась к его груди. Он боялся, что она услышит, как бухает сердце.
– Моя мать… она из тех, кого называют пятой колонной. Когда я уходила из дома, я сказала ей, что ненавижу ее. Она считала, что за все надо платить и что пришло наше время вернуть долг – с процентами. Мне было невыносимо жить с мыслью о ее предательстве. Она говорила такие вещи, невозможные, убийственные… а в то же самое время тысячи эльфов шли добровольцами в армию, чтобы защищать Шелианд… в то же самое время зеленые жгли и убивали моих соплеменников.
– И что? Ты пошла – и теперь жалеешь?
– Надо знать, за что сражаешься и умираешь, Крот.
– Ну… на твоем месте я бы сделал то же самое.
– Почему?
– Но ты ведь видела цель.
– А если эта цель неправильная?
Крот засопел.
– Откуда мне знать? Каждому свое. Я не философ, не мыслитель или что-то в этом роде. Я сделаю все, чтобы освободить Великий Злоговар и снова сделать его гоблинским. А эльфы дерутся за то, чтобы оставить все как есть.
– Но разве правильно?
– Этайн… кхе… не раскачивай мост.
– Я не хотела бы сражаться за ложь, Крот. Моя мать сказала, что, если ты вооружен ложью, выходя на поле боя, ты не имеешь права драться за свободу.
– Мудрено.
– Но гоблины дерутся. У них есть право. И многие из наших переходят на вашу сторону. Я лично расстреляла бы всякого перебежчика, будь на то моя воля. Еще вчера. Я бы поступила так еще вчера, Крот. Теперь мне непонятно, ради чего все, что мы делаем. Для чего сопротивляемся неизбежному.
– Я не дам тебе совета, если ты просишь его, – сказал подпех.
– А что ты говорил тогда в блиндаже? Ты смеялся над нашими убеждениями.
– Не назвал бы это смехом. Они меня в ярость приводят. Это мне чуждо.
– И я?
– Боги! Вот в чем проблема. Ты – мой враг, но у меня к тебе ненависти нет. К другим эльфам есть, но к тебе нет. Это меня убивает наповал. Как дубиной по башке… Что тут поделать? Я – гоблин, и мне не вылезти из своей зеленой шкуры!
Замолчал. А потом Этайн сделала то, чего он боялся едва ли не до обморока. Взяла его руку и положила на свое плечо.
– Ты думаешь о смерти, – сказала рыжая. – О том, что болтал Ворох. Не отрицай. Но я вижу другое – она не коснется тебя, пройдет мимо, подарив долгую жизнь. Айлеа часто пророчат, их слова сбываются. Поэтому не бойся, верь мне.
– Я не боюсь! Я солдат, который знает, на что идет!
– Тише… Разбудишь других, – сказала Этайн. – Не надо. Пускай здесь и сейчас, на хрупком мостике мы побудем вдвоем. Я выбрала свой жребий.
– Какой?
– Даже если бы ты вывел меня за пределы городка и выпустил, я бы не вернулась к своим. Ты считаешь, что это лучший выход. Однако я не хочу. Не знаю, есть ли мне место среди гоблинов, но среди своих… среди своих уже нет. Пришло время платить по счетам, Крот.
– Почему все эльфы просто обожают высокие слова? – проворчал подпех. – Какой в них смысл? По-моему, это чушь собачья.
– Нет смысла. Есть вещи, которые невозможно назвать, они всегда будут слишком непонятными.
– Ага. Как то, чем мы тут занимаемся.
– Не гони меня.
– Не буду.
Ветер влетает в окно, качает занавеску.
В настороженной, тяжело раскинувшейся ночной тиши они старались стать невидимками. Искали тропу туда, где никто и ни при каких обстоятельствах не мог бы им помешать ни взглядом, ни звуком. Кажется, в конце концов, после многих осторожных попыток, им это удалось. Они шагнули за грань, существовавшую только в их воображении, но им было достаточно и этого. А потом недолгие минуты полного освобождения изменили стоящих над пропастью, готовых сорваться во тьму существ. Вопросы остались вопросами, ненависть ненавистью, любовь любовью – однако было и еще что-то. То, что невозможно назвать. Что навечно останется слишком непонятным. Несбывшимся. Мимолетным. Ярким. Как сто тысяч солнц.